в темноту: «Спасибо!», и довольно зашагал к омуту.
Ведьмин Кут встретил его тишиной. Лишь только Алёшка шагнул на поляну, как тут же смолкли все звуки, словно резко выключили телевизор, и наступила полная тишина. Ни шелеста травы, ни дуновения ветерка, ни стрёкота цикад – один лишь месяц глядел с неба на мутную заводь, в которой отражались пробивающиеся на небе звёзды. Да и месяц сам приосанился. Поднабрал, видимо, силы после того, как Никаноровна его подоила. Это если верить деду. Может, и не было тут никакой Никаноровны, и вообще, выдумал дед все эти байки. Ладно, надо ларец отдавать, да домой поворачивать.
– Интересно, и почему сюда деревенские не ходят? – подумал Алёшка, – Говорят, что тут ведьмы пляшут. Место, конечно, странное, все звуки тут исчезают, но наверняка этому есть объяснение. Может быть, здесь какое-то сильное геомагнитное поле или аномальная зона, или ещё что-нибудь эдакое? А старики всё верят в байки про ведьм, эх-х.
И только, было, он подошёл поближе к берегу, и, набрав полную грудь воздуха, крикнул, что есть духу: «Купалка-а-а-а!», как сзади раздалось громкое ойканье, хрустнула ветка, и послышался глухой удар, словно кто-то шлёпнулся с дерева наземь. Алёшка шустро развернулся, испуганно прижимая к груди ларчик, и увидел, что в кустах что-то копошится, ворча и кряхтя. Он затаился, не зная, что ему делать, а из кустов тем временем показалась вдруг девушка. Она встала напротив Алёшки, отряхивая своё платье от прилипших к нему веточек и земли, а затем поглядела на мальчика и с укором сказала:
– Ну, и чего ты вопишь, как оглашенный?
Алёшка, хлопая ресницами, смотрел на девушку, ничего не отвечая, и лишь крепче прижимал к себе подарок Трясинника его дочке Купалке.
Глава 10
Алёшка уставился на незнакомку, не зная, что ему ожидать на этот раз, уж очень богатым на сюрпризы получился нынешний вечер. А та вкрадчиво пропела:
– Ты чего в лесу шумишь?
– Мне Купалка нужна, дочка Трясинника, – неуверенно ответил он, изучая деву.
Длинное тёмное платье облегало её стройную невысокую фигуру почти до пят, босые лодыжки украшены были браслетами, сплетёнными, как показалось Алёшке из обычной травы, а вот волосы её странно контрастировали с юным свежим личиком, они были совершенно седыми и серебрились в свете луны.
– Так это я и буду, – улыбнулась девица.
Алёшка недоверчиво глянул на неё:
– Ты?… А чего ты на дереве делаешь? Ты же в воде жить должна.
– Кому это я должна, интересно? – ухмыльнулась девица, уперев ручку в бочок.
– Ну, а как же, – начал, было, Алёшка, – Ведь ты, получается, русалка, а русалки они с хвостом, и живут в воде. А у тебя вон ноги!
– Пф-ф-ф, – дева презрительно хмыкнула, – Ты хоть грамоте-то обучен?
– Обучен, – не понимая, к чему клонит незнакомка, пожал плечами Алёшка.
– Только я ещё учусь и сейчас каникулы вообще-то в школе, – уточнил он, спохватившись.
– Пушкина-то знаешь?
– Ну, ещё бы, – даже обиделся Алёшка, – Что я, совсем, что ли отсталый?
– Да кто тебя разберёт, – сверкнула зубками девица, – А ежели читал, так знать должен про русалку-то.
– Это та, что на ветвях сидит?
– Она самая.
– Ну?
– Баранки гну, как же она, по-твоему, на дерево взобралась, ежели у неё хвост? – скосила на него глаз незнакомка, и Алёшка заметил, что глаза у неё сиреневого цвета, как фиалки.
Это было очень красиво, и так и хотелось смотреть в эти глаза, не отводя взгляда.
– Н-не знаю, – смутился Алёшка, – Это же сказка.
– А пословицу знаешь – сказка ложь да в ней намёк? В сказках-то порой правды поболе будет, чем в жизни.
– А чего ты всё умничаешь? – рассердился Алёшка, – Объяснила бы по-доброму, а то стоит тут, воображает из себя.
Девица вздохнула и закатила глаза к небу:
– С хвостами – это загранишны русалки, те, что в морях живут. А мы с ногами, как обычные люди, что ты, право, как вовсе дикий.
– Сама ты дикая, – обиделся Алёшка.
– С хвостом-то у нас батька только, – не замечая колкости, продолжила дева.
– Что за батька?
– Знамо дело – Водяной.
Смутное подозрение шевельнулось в душе Алёшки.
– А Трясинник-то сказал, что ты это, – он смутился, – Ну, беременная в общем. А ты что-то не похожа. Вон, какая худая.
– А ты где не надо, так шибко прыткий, – отрезала та, и, поведя плечом, ответила уже спокойнее, – Родила я надысь. Так что там у тебя? Что отец мне передал? Давай скорее, мне домой надобно, к дитю.
Но Алёшка стоял, не шевелясь, и по его виду было понятно, что отдавать ларец он не собирается.
– И как же мне убедиться, что это она? – крутилось у него в голове, – И Трясинник ничего не сказал, как отличить его дочку от других. Откуда вот мне знать, что это и есть Купалка?
Он нахмурил лоб.
– Но с другой стороны, если даже это не она, то что страшного произойдёт, если он отдаст ларец не той, кому он полагался? Трясинник до него в деревне не доберётся, чтобы наказать, да и нет его, Алёшкиной, вины, ежели он ошибётся – объяснять надо было толком.
– Нет, всё равно, непорядочно так поступать, нехорошо, – с досадой отмёл он эти мысли, – Но как же мне узнать, кто передо мной?
И тут Алёшка вспомнил слова Трясинника о том, что дочка его должна как-то отблагодарить будет Алёшку за оказанную услугу, только вот как именно, он не уточнил.
– Купалка, – обратился Алёшка к деве, – А что ты мне дашь за отцову весточку?
Девица явно смутилась и впала в ступор:
– А почему я тебе должна что-то давать? Ишь ты, корыстный какой. Добрые дела эдак не делаются. Давай сюда подарок!
– Не отдам! – заявил Алёшка и прижал ларец под курткой крепче.
– А ну, отдавай, не то хуже будет! – девица вдруг переменилась в лице, сейчас она не была уже такой милой и нежной, ярость сверкала в её глазах.
Медленными шагами незнакомка принялась наступать на мальчика, а её прекрасные черты стали искажаться – сквозь белизну кожи проступали безобразные тёмные пятна, глаза сделались туманными, по-рыбьи круглыми и белёсыми, пальцы, которые тянула она к Алёшке, удлинились и промеж них тонкими плёнками протянулись перепонки, тонкие губы оскалились, обнажив ряд мелких, как у окуня, острых зубов.
Алёшка в страхе попятился назад, пока не упёрся спиной в ствол дерева, дальше отступать было некуда. Развернуться и бежать? Но кто знает, какова скорость этой страшилы? А вдруг она в мгновение ока наскочит на него? И что тогда будет с ним? Алёшка вновь уставился на её мелкие зубы, и его заколотила дрожь. А девица зашипела, как вода, что плеснули из ковша на раскалённую каменку, и вдруг пригнувшись, прыгнула, как зверь. Алёшка завопил во всё горло и закрыл глаза, понимая, что ему пришёл конец, как вдруг раздался громкий голос:
– Ах, же ж ты, погань речная, ты чего же это творишь?
И вслед за тем Алёшка услышал, как девица заскулила, перестав шипеть. Он открыл глаза и увидел, что страшила стоит на коленях, а над нею склонилась другая девушка, тоже молодая и стройная, с длинными волосами, и держит первую за шкирку, как нашкодившего кота.
– Тебе кто позволил на эту поляну соваться?
– Я сама-а-а, – скулила первая девица, а вторая щипком выворачивала ей загривок.
Та пыталась выпростаться, но ничего не получалось, вторая девица крепко держала её одной рукой. Алёшка удивлённо уставился на происходящее – а это ещё кто?
– А ну пошла отсюда! Твоё время на щербатой луне придёт, да и знаешь ты, где ваше место, нечего на Кут соваться! – строго прикрикнула вторая девушка и поволокла первую к воде.
Та отчаянно отбивалась, но отчего-то совладать с соперницей не могла, по всей видимости та была сильнее. У самой кромки воды вторая девица отпустила противницу, и та с визгом и привыванием бросилась к реке, и змеёй скользнула с берега в воду, тут же скрывшись из глаз, лишь круги да рябь пошли по глади реки. Девица же обернулась к Алёшке:
– Что? Крепко тебе
